IN VIA LIBERA
Ну, кто я такой есть? Маленький поэт? Да нет же. Даже не помню, чтобы моя литературная деятельность принесла мне хоть копейку ощутимого заработка. Я из тех, кто говорит, что пишет для себя. Из тех, кого никогда не знают, а если и узнают, то совершенно случайно, разбирая обломки минувшей эпохи при строительстве далекого, как коммунизм, межпланетного космодрома. Где-нибудь на месте давно сгинувшего «голубого города». Знаете, были такие. Про них пел Эдуард Хиль. Такой советский певец. Он ни музыку, ни слов не писал. Пел, что напишут. Вот ему и написали: «Снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет». И там еще было: «Мы на край земли придем, мы построим новый дом и табличку прибьем на сосне». И электрическое музыкальное сопровождение рисовало чуть ли не лунный пейзаж, в котором были по тексту вкраплены хвойные породы Сибири и ее необъятные просторы. Ну, теперь-то известно, что эти голубые города превратились в довольно скучные и однообразные Дювальевили, с одинаковыми улицами, зачухаными панельками, разбитыми тротуарами и узкой проезжей частью, по которой трясутся иномарки второй да и третьей свежести. Главное, что и не голубые города такие же. Ну, только что побольше и побестолковее распланированы. Но все вместе одинаково окружены вместо крепостных стен извилистыми рядами уродливых частных гаражей, ремконторами и промзонами. А между этим дерьмом донельзя разросшиеся кладбища с ярмаркой тщеславия в виде пышных и не очень надгробий. Тоска. Я видел много городов по пути с северо-востока на юго-запад и все, уж поверьте, одинаковые. Да, конечно, видел я этот космический железнодорожный вокзал в Самаре, но вокруг него все та же русская безнадега. А в Саратове, этом городе «образцовой санитарной культуры», я своими глазами видел, как сбрасывали с крыши типовой девятиэтажки какого-то несчастного. А на соседних в разброс и было это самое утверждение на гигантских транспарантах об образцовой санитарной культуре.
Вот с такими мыслями я и еду по России, чтобы попасть в город своего далекого детства, рядом с зелено-синим теплейшим морем. В городок с акациями и алычой, валяющейся под ногами, с домиками под шиферными крышами, похожими на старых мудрых черепах, с садами и виноградниками, со свежайшим морским ветром, который гонит первые опавшие листья прочь от ног случайного прохожего.
Впрочем, о чем это я?
И здесь появились промзоны с ремконторами. Выросли пятиэтажки на месте стародавних вишневых садов. Втерлись гаражи и какие-то ржавые ангары непонятного назначения. А чудный запах приготовляемых на летних кухоньках фаршированных перцев сменился миазмами выхлопных газов, краски и прочей строительной дряни.
- Та у нас усе щас строются, - радуют меня в летнем кафе переделанном из «Чайной» местные вечно промасленные рыбным жиром жители.
- Да, - я киваю головой почти сокрушенно. Мне это известно. В самых неожиданных местах появились магазины, торгующие цементом и шпаклевкой. Тут и там визжат разрезаемые на части стекла.
- А где робишь? – интересуются у меня здесь же за столом. Я вру:
- Пишу, знаете ли. Описываю сегодняшние дни.
- В газете, што ли?
- Та не, - пытаюсь я перейти на полузабытый в интонациях местный говорок и вру дальше, - я сам по себе. Я независимый исследователь.
- И шо плотют?
- Нормально. На жись хватает. Вот прыихав сюда.
- Так ты шо, месный?
Вздыхаю и говорю первую правду:
- Я здесь родился. Довольно давно. Иногда приезжал летом с родителями в детстве. Потом со своими уже детьми.
- Так у тебэ и дом тут е?
- Нэ, дома немаэ…
Это моя грустная история, схожая с тем, о чем поведал во время оно А.П.Чехов. У многих, причисляющих себя к интеллигенции россиян до черта подобных потерь, когда прозевали, проехали, просрали подобное наследие и не вернуть его уже никак. Потому что, как в моем случае, «нет доступа к рыбе». Местная рыба – не просто натурпродукт. Не геральдическая фигурка в местной символике. Это валюта. Судак, рыбец и таранка, вот их бы поместить на денежных знаках этого прибрежного королевства, смело плюющего на всякие нацпроекты и организованную на федеральном уровне борьбу с коррупцией. Свой дом я просрал. Вернее, полдома. А если быть точным, то половину этого полдома. Именно столько полагалось мне после смерти матери, которая владела нашим беленым известью одноэтажным строением вместе со своей родной сестрой, проживающей в городе Сочи. Удобства в огородике на три сотки, холодная водичка из-под крана во дворике, на который после обеда падает тень от выросшего рядом краснокирпичного магазина как раз строительных материалов. Когда днем сидишь в тени стены из красного кирпича невольно вспоминаешь и Pink Floyd, и West Berlin. Но от этого не легче. Старые кривые акации шелестят тревогой, безнадежно кивают анютины глазки. Спешат муравьи по песчаным тропинкам, а во дворе магазина опять режут стекла. Внутри домика полутемно, душновато. За пристроенной верандой почти квадратная комнатка в два окошка на улицу. А за нею еще одна с крошечной белой печкой, которую нужно топить углем или дровишками. Иначе короткую, но студеную южную зиму не пересидеть. Последнюю зиму мама и не пересидела. Оформила эти полдома за сто тысяч рублей, половину которых отослала в город Сочи и переехала по уговору на дожитие в однокомнатную квартирку зачуханной панельки на улице Ленина. Где и тихо умерла. Остался висеть на белой двери фиолетовый, как у волшебницы, летний зонтик да рядом с кучкой смета ненужная никому медалька Ветерана Труда. А на телевизоре смешная собачка, поющая при нажатии «merry cristmas, merry cristmas» и с маленькой ленточкой, пришитой к задней лапке – made in China. Вот и все.
Когда я приехал в последний раз, мамы уже не было. И дворика тоже. На его месте вырос еще один куб, только с синими евроокнами. Парикмахерская и автострахование разместились за ними.
- Так шо ж ты получаешь, а? – снова назойливо интересуются у меня подмасленные то ли южным солнцем, то ли местной рыбкой аборигены.
- Слишком много трачу, - отвечаю я отстраненно и гляжу по сторонам.
- Так, а ты Володьку не знаешь? – спрашивают меня.
- Володьку? Какого Володьку?
- Мартыненку. Вин же тоже пишэ. Поэт.
Поэта по фамилии Мартыненко я не знаю. А чем же он знаменит?
- Та ты шо! – удивляются мне, - вин и пишэ и спеваэт. У нас тут сидишки ево спродайут.
- Где? – машинально спрашиваю я.
- На базаре.
- Та не тильки на базаре, - добавляет другой, - вон Жорик же ш ездив у Москву и оттуда диск прийвэз.
- А, да-да. Ото было на прошлой недэли.
- Что ж он такое пишет?
- Та про жиссь, - отвечают мне.
- Но живэ вин крепко. Воны ж в прошлый год таку домину построилы. Шо не дай бох.
- Ага, в тры этажа.
Вот-те и маленький поэт. Вот-те и независимый исследователь. Вся моя отстраненность получила по-местному, по-простому, без предупреждений – под дых. И теперь вот мои собеседнички, закуривая любимые тут греческие сигареты «Прэзидэнт», глядят мне чуть ли не в рот. Ждут, «шо кажу».
- А дэжь вин жывэ? – спрашиваю я спокойно.
- Та к нему особо не пидойдэшь. Вин нэ любэ гостей. К нему там таки шишки приыжжайут… с Краснодару, з Москвы.
- С Челябы были, - добавляют и снова спрашивают, - а ты от Челябы далеко живешь?
- Далеко. Еще дальше. Ухтомск ближе к Красноярску.
- А-а-а… А вин вроде був там на гастролях. У том Красноярску.
- А где дом-то его? Хоть посмотреть, - тешу я последней надеждой свою зависть – может все-таки дом так себе. Может, преувеличивают мои случайные осведомители.
Мы берем еще по банке пива, вскрываем, отхлебываем и идем. По их словам, дом совсем рядом. Уже за углом видна его европейская красная черепичная крыша и высокий зеленый забор. Я смутно припоминаю, что было на этом месте раньше, далеко-далеко в моем детстве. Кажется, будка сапожника и рядом что-то типа конторки под огромной шелковицей.
- Тут ведь шелковица росла, я помню!
Но аборигенам про шелковицу ничего не известно. Они расплываются от послеобеденного жару и стоят никакие, мутно глядя на зеленый забор и черные кованые ворота, за которыми не слышно не звука.
Да, домик, домище не по хорошему ошеломляет. Тонированные, как экран сотового стекла за остриженной листвой полисада, обязательная крышка спутниковой антенны не самое-самое. Огромный в три этажа, не считая пентхауза, дом не хорош отсутствием жизни, запахов и движений.
- Словно, посольство, блядь, какое! – вырывается у меня.
- Та-а-а… - тянут мои собутыльники, ожидая еще возможного пития. Но я покидаю их. Не прощаясь и не оглядываясь. Ухожу или ноги сами меня уносят на ту странную уличку, где доживала свои серые деньки моя мама. Закопченная пятиэтажка, через дорогу открытый рынок с тряпьем от турецкого и китайского пролетариата. Какие-то забегаловки с шаурмой и шашлыками под местное винцо и назойливая музыка-«бумс» из рыночных подворотен.
Она занимала квартирку первого этажа и окна выходили как раз сюда, на «бумс»-роуд. Какой там, на хрен, Ленин! Его фигурка стоит далековато отсюда, на бульваре, примыкающем к парковой зоне. И стоит фигурка на постаменте, как две капли воды похожем на баночку из-под пива или, если помните о таком, из-под томатного супа «Campbell».
Я весь день болтаюсь по городу, прекрасно понимая, что меня гложет. Солнечный день. Шелест акаций. Все именно так, как в далеком детском сне, в котором мне показалось, что я заблудился. Именно здесь, на этой вот улице я ощутил невыразимую, наверное, собачью, тоску и – проснулся в слезах и всхлипе. Но мама была рядом, я слышал звуки ее присутствия, там, через комнату, на кухне. Хотя эта кухня и дом, и город были в четырех с лишним тысячах километров от того места, где я ищу следы сбежавших от меня навсегда детства и молодости.
- Валера?!
Я чуть не подпрыгиваю на лавке, увидев, как мне показалось, знакомое лицо вдалеке. Но нет. Это уже симптом оф юнивёрс – приближение старости и маразма. Мне иногда кажется, что я вижу тех и в том возрасте, который уже давно ими пройден. Как-то у одного мужчины спросил: «Ну а как Димка? В каком уже классе?» и мужчина с задумчивой поволокой глянул внимательно мне в глаза. «Что вы, Андрей Павлович, Димка уже два года как работает после института!» Ладно бы я не знал возраста Димки, да только я учил его на протяжении четырех лет.
Увы, вот такое у меня недомогание.
Валера, с которым мы расстались как раз на этой пресловутой аллейке, почти у ног Вождя на банке с томатным супом «Campbell», из моей жизни исчез всерьез и надолго. Я не видел его тридцать лет. А в то самое утро мы встретились на аллейке, чего-то там покурили, кажется, тогда были в моде кубинские, как сейчас греческие. Сыграли две-три партии в подкидного и в пьяницу, которые мой друг позорно проиграл, и расстались. Как теперь можно представить, навсегда. Мы не обменивались с ним письмами и не разыскивали друг друга через адресные бюро. Видимо, наши звезды рассорились между собой. Я приезжал в городок у моря, чтобы пожить у мамы, также точно болтался по нескольким уличкам, из которых собственно город и состоял, покупая газеты, попивая пивко за выставленными на щербатые тротуары пластиковыми столами. Разговаривал со случайными собутыльниками, знакомился с разведенками и потенциальными невестами.
Но вот проворонил Валеру, и не заметил появления новой суперзвезды.
А однажды мне привиделся Валера в автобусе, который вез меня прямо в Тинамри. Некто сидел впереди меня с такими же рыжеватыми волосами и профилем актера Ланового. Но как-то был этот товарищ в целом и общем мал и непохож на того Валеру, которого держал я в памяти. Я присматривался и так и этак… Но вот наш пыльный автобус уже вышел на ту самую улицу детства. Вот по леву руку Валерин двор и этот самый «Валера» даже не глянул в окно. Нет, не он. Это не он. А спустя годы и после этого, стал сомневаться. А может быть все-таки он? Ну что мне стоило присмотреться или даже вскрикнуть как сейчас – «Валера?!». А теперь я вскрикиваю и довольно часто. Конечно, это идиотская шутка. Но путь к ней был долог и мучителен. Шутки тоже плод долгих мучений.
- …тоже плод долгих мучений, - заявляю я, и на меня оборачиваются какие-то люди в очередной забегаловке. Здесь подают борщи и окрошку, а я мерно пью ледяную водку из пластикового стакашка, закусывая все благолепие пшеничной солеными огурцами, подрезанными для мелкой тарелки. Официантка, она же кассир, присматривается ко мне, как в знаменитом шукшинском фильме. Но так ничего и не вспомнила.
- Ты не местный?
- Местный?
- Жил на Таманской?
- Не жил.
- А учился в какой школе?
- Я учился в другом городе.
- А Серегу не знаешь с Розы Люксембург?
- Не знаю.
- А ты не матросил?
- Нет.
И как-то после этого потеряла ко мне всякий интерес. Ну да, вид у меня явно не местный, но и не богатый. Тут не любят американскую простоту во внешнем виде. Мужик может напялить футболку на выпирающий живот и неладно пошитые шорты на кривые полноватые ноги, но на крупном потном лице должны постоянно проблескивать золотом зубы. И так же тускло на запястье должны висеть золотые часы, показывающие не столько быстротекущее время, сколько свою непостижимую цену.
- А ты хто? – спросил у меня такой вот мужик мою подорожную.
Я не знал, что ответить. Народ тут не переносит закидонов в философскую сторону. Я молча налил ему сто. Он пить не стал, закурил мальборку и выдохнул нарочито мимо меня, но впритык.
- Ну и?..
- А шо не так? – неожиданно ответствовал я.
- Так ты шо, местный?
- Я здесь родился, но постоянно не жил.
- Так ты с разработок?
- Нет, из Ухтомска.
- А здесь хто е?
- Да нет уже никого. Я так приехал. Побродить по городу, в море искупнуться.
- Та шо то морэ! Оно погажено усе. Мы вон с Любкой у Сочи ездим, шоб хорошо покупаться. А тут шо?
- Родной город.
Он явно не понял, выдул как-то на автомате налитые мною граммы, затянулся, оглянулся и ушел не прощаясь. Так я и не выспросил его ни о чем.
Ночевать мне особенно было негде. Вернее, негде вообще. В частные гостиничные дома я не кинулся, а стемнело тут рано. В девять уже выколи глаз. Среди шумящих акаций я сидел то на одной лавке, то на другой, стараясь не попадать на глаза случайных компаний. Да, возраст уже не тот. Там верховодили темнобровые мальчики, подкатывающие на иностранных авто, и такие же девочки гомонили, не стесняясь дьявольских слов и определений. Громко смеялись, крушили бутылки, ухала музыка-бумс из колонок, резко тормозили новенькие тойотки. А я бесконечно курил и отпивал из горлышка уже вторую свою пшеничную, начиная с одиннадцати утра. Я пытался хоть по отрывкам бессмысленных разговоров наткнуться на какую-нибудь информацию сам не знаю, о ком и о чем. Наверное, это должен был быть знак, тот самый симптом вселенной, от которого уйдет пусть на короткое даже время горечь из души.
- Валера, ты шо!? – гаркнули в двух шагах от меня, но совсем на другого Валеру.
Валера достойно ответил, опять зазвенели бутылки. Какие-то девочки взвизгнули, и я вышел из тени.
- Ты шо тут!? – продолжали они орать друг на друга, пока кто-то из них не уперся локтем руки в мой живот.
- А ты шо тут? – гаркнули уже в мою сторону, нахально и бесцеремонно схватив за кусок линялой рубахи.
Я только сосредоточился, как почувствовал сладостный ветерок с запахом девичьего тела.
- Вы шо одурели? Це ж Володька! – и на щеке моей приземлился «чмок» нежных губ.
- Все хорошо! – ответил всем я, упирая на рокотание.
-Як Володька? То не он, - засомневался кто-то, продираясь ко мне поближе, но девочка, как висюлька уже обнимала меня надолго и крепко.
- Ладно, идем, - прямо в ухо напутствовал я и добавил для всех, - оставайтэсь, а мы вэрнёмся…
- Алка, ты шо, счас Артем подъедет!
Кто-то рванул ко мне сбоку, но я даже не выставил левую руку, так как нападавшего попридержали.
- Ты шо, це ж Володя! Володя ступай! Алена смотры!
В левую же руку вложили бутылочку Новороссийского пива, отдающего виноградом, и мы быстрым неровным шагом отправились по колдобинам вниз, к великой реке.
на фото знаменитые сараи во дворе Валеры и и прочия
Вот с такими мыслями я и еду по России, чтобы попасть в город своего далекого детства, рядом с зелено-синим теплейшим морем. В городок с акациями и алычой, валяющейся под ногами, с домиками под шиферными крышами, похожими на старых мудрых черепах, с садами и виноградниками, со свежайшим морским ветром, который гонит первые опавшие листья прочь от ног случайного прохожего.
Впрочем, о чем это я?
И здесь появились промзоны с ремконторами. Выросли пятиэтажки на месте стародавних вишневых садов. Втерлись гаражи и какие-то ржавые ангары непонятного назначения. А чудный запах приготовляемых на летних кухоньках фаршированных перцев сменился миазмами выхлопных газов, краски и прочей строительной дряни.
- Та у нас усе щас строются, - радуют меня в летнем кафе переделанном из «Чайной» местные вечно промасленные рыбным жиром жители.
- Да, - я киваю головой почти сокрушенно. Мне это известно. В самых неожиданных местах появились магазины, торгующие цементом и шпаклевкой. Тут и там визжат разрезаемые на части стекла.
- А где робишь? – интересуются у меня здесь же за столом. Я вру:
- Пишу, знаете ли. Описываю сегодняшние дни.
- В газете, што ли?
- Та не, - пытаюсь я перейти на полузабытый в интонациях местный говорок и вру дальше, - я сам по себе. Я независимый исследователь.
- И шо плотют?
- Нормально. На жись хватает. Вот прыихав сюда.
- Так ты шо, месный?
Вздыхаю и говорю первую правду:
- Я здесь родился. Довольно давно. Иногда приезжал летом с родителями в детстве. Потом со своими уже детьми.
- Так у тебэ и дом тут е?
- Нэ, дома немаэ…
Это моя грустная история, схожая с тем, о чем поведал во время оно А.П.Чехов. У многих, причисляющих себя к интеллигенции россиян до черта подобных потерь, когда прозевали, проехали, просрали подобное наследие и не вернуть его уже никак. Потому что, как в моем случае, «нет доступа к рыбе». Местная рыба – не просто натурпродукт. Не геральдическая фигурка в местной символике. Это валюта. Судак, рыбец и таранка, вот их бы поместить на денежных знаках этого прибрежного королевства, смело плюющего на всякие нацпроекты и организованную на федеральном уровне борьбу с коррупцией. Свой дом я просрал. Вернее, полдома. А если быть точным, то половину этого полдома. Именно столько полагалось мне после смерти матери, которая владела нашим беленым известью одноэтажным строением вместе со своей родной сестрой, проживающей в городе Сочи. Удобства в огородике на три сотки, холодная водичка из-под крана во дворике, на который после обеда падает тень от выросшего рядом краснокирпичного магазина как раз строительных материалов. Когда днем сидишь в тени стены из красного кирпича невольно вспоминаешь и Pink Floyd, и West Berlin. Но от этого не легче. Старые кривые акации шелестят тревогой, безнадежно кивают анютины глазки. Спешат муравьи по песчаным тропинкам, а во дворе магазина опять режут стекла. Внутри домика полутемно, душновато. За пристроенной верандой почти квадратная комнатка в два окошка на улицу. А за нею еще одна с крошечной белой печкой, которую нужно топить углем или дровишками. Иначе короткую, но студеную южную зиму не пересидеть. Последнюю зиму мама и не пересидела. Оформила эти полдома за сто тысяч рублей, половину которых отослала в город Сочи и переехала по уговору на дожитие в однокомнатную квартирку зачуханной панельки на улице Ленина. Где и тихо умерла. Остался висеть на белой двери фиолетовый, как у волшебницы, летний зонтик да рядом с кучкой смета ненужная никому медалька Ветерана Труда. А на телевизоре смешная собачка, поющая при нажатии «merry cristmas, merry cristmas» и с маленькой ленточкой, пришитой к задней лапке – made in China. Вот и все.
Когда я приехал в последний раз, мамы уже не было. И дворика тоже. На его месте вырос еще один куб, только с синими евроокнами. Парикмахерская и автострахование разместились за ними.
- Так шо ж ты получаешь, а? – снова назойливо интересуются у меня подмасленные то ли южным солнцем, то ли местной рыбкой аборигены.
- Слишком много трачу, - отвечаю я отстраненно и гляжу по сторонам.
- Так, а ты Володьку не знаешь? – спрашивают меня.
- Володьку? Какого Володьку?
- Мартыненку. Вин же тоже пишэ. Поэт.
Поэта по фамилии Мартыненко я не знаю. А чем же он знаменит?
- Та ты шо! – удивляются мне, - вин и пишэ и спеваэт. У нас тут сидишки ево спродайут.
- Где? – машинально спрашиваю я.
- На базаре.
- Та не тильки на базаре, - добавляет другой, - вон Жорик же ш ездив у Москву и оттуда диск прийвэз.
- А, да-да. Ото было на прошлой недэли.
- Что ж он такое пишет?
- Та про жиссь, - отвечают мне.
- Но живэ вин крепко. Воны ж в прошлый год таку домину построилы. Шо не дай бох.
- Ага, в тры этажа.
Вот-те и маленький поэт. Вот-те и независимый исследователь. Вся моя отстраненность получила по-местному, по-простому, без предупреждений – под дых. И теперь вот мои собеседнички, закуривая любимые тут греческие сигареты «Прэзидэнт», глядят мне чуть ли не в рот. Ждут, «шо кажу».
- А дэжь вин жывэ? – спрашиваю я спокойно.
- Та к нему особо не пидойдэшь. Вин нэ любэ гостей. К нему там таки шишки приыжжайут… с Краснодару, з Москвы.
- С Челябы были, - добавляют и снова спрашивают, - а ты от Челябы далеко живешь?
- Далеко. Еще дальше. Ухтомск ближе к Красноярску.
- А-а-а… А вин вроде був там на гастролях. У том Красноярску.
- А где дом-то его? Хоть посмотреть, - тешу я последней надеждой свою зависть – может все-таки дом так себе. Может, преувеличивают мои случайные осведомители.
Мы берем еще по банке пива, вскрываем, отхлебываем и идем. По их словам, дом совсем рядом. Уже за углом видна его европейская красная черепичная крыша и высокий зеленый забор. Я смутно припоминаю, что было на этом месте раньше, далеко-далеко в моем детстве. Кажется, будка сапожника и рядом что-то типа конторки под огромной шелковицей.
- Тут ведь шелковица росла, я помню!
Но аборигенам про шелковицу ничего не известно. Они расплываются от послеобеденного жару и стоят никакие, мутно глядя на зеленый забор и черные кованые ворота, за которыми не слышно не звука.
Да, домик, домище не по хорошему ошеломляет. Тонированные, как экран сотового стекла за остриженной листвой полисада, обязательная крышка спутниковой антенны не самое-самое. Огромный в три этажа, не считая пентхауза, дом не хорош отсутствием жизни, запахов и движений.
- Словно, посольство, блядь, какое! – вырывается у меня.
- Та-а-а… - тянут мои собутыльники, ожидая еще возможного пития. Но я покидаю их. Не прощаясь и не оглядываясь. Ухожу или ноги сами меня уносят на ту странную уличку, где доживала свои серые деньки моя мама. Закопченная пятиэтажка, через дорогу открытый рынок с тряпьем от турецкого и китайского пролетариата. Какие-то забегаловки с шаурмой и шашлыками под местное винцо и назойливая музыка-«бумс» из рыночных подворотен.
Она занимала квартирку первого этажа и окна выходили как раз сюда, на «бумс»-роуд. Какой там, на хрен, Ленин! Его фигурка стоит далековато отсюда, на бульваре, примыкающем к парковой зоне. И стоит фигурка на постаменте, как две капли воды похожем на баночку из-под пива или, если помните о таком, из-под томатного супа «Campbell».
Я весь день болтаюсь по городу, прекрасно понимая, что меня гложет. Солнечный день. Шелест акаций. Все именно так, как в далеком детском сне, в котором мне показалось, что я заблудился. Именно здесь, на этой вот улице я ощутил невыразимую, наверное, собачью, тоску и – проснулся в слезах и всхлипе. Но мама была рядом, я слышал звуки ее присутствия, там, через комнату, на кухне. Хотя эта кухня и дом, и город были в четырех с лишним тысячах километров от того места, где я ищу следы сбежавших от меня навсегда детства и молодости.
- Валера?!
Я чуть не подпрыгиваю на лавке, увидев, как мне показалось, знакомое лицо вдалеке. Но нет. Это уже симптом оф юнивёрс – приближение старости и маразма. Мне иногда кажется, что я вижу тех и в том возрасте, который уже давно ими пройден. Как-то у одного мужчины спросил: «Ну а как Димка? В каком уже классе?» и мужчина с задумчивой поволокой глянул внимательно мне в глаза. «Что вы, Андрей Павлович, Димка уже два года как работает после института!» Ладно бы я не знал возраста Димки, да только я учил его на протяжении четырех лет.
Увы, вот такое у меня недомогание.
Валера, с которым мы расстались как раз на этой пресловутой аллейке, почти у ног Вождя на банке с томатным супом «Campbell», из моей жизни исчез всерьез и надолго. Я не видел его тридцать лет. А в то самое утро мы встретились на аллейке, чего-то там покурили, кажется, тогда были в моде кубинские, как сейчас греческие. Сыграли две-три партии в подкидного и в пьяницу, которые мой друг позорно проиграл, и расстались. Как теперь можно представить, навсегда. Мы не обменивались с ним письмами и не разыскивали друг друга через адресные бюро. Видимо, наши звезды рассорились между собой. Я приезжал в городок у моря, чтобы пожить у мамы, также точно болтался по нескольким уличкам, из которых собственно город и состоял, покупая газеты, попивая пивко за выставленными на щербатые тротуары пластиковыми столами. Разговаривал со случайными собутыльниками, знакомился с разведенками и потенциальными невестами.
Но вот проворонил Валеру, и не заметил появления новой суперзвезды.
А однажды мне привиделся Валера в автобусе, который вез меня прямо в Тинамри. Некто сидел впереди меня с такими же рыжеватыми волосами и профилем актера Ланового. Но как-то был этот товарищ в целом и общем мал и непохож на того Валеру, которого держал я в памяти. Я присматривался и так и этак… Но вот наш пыльный автобус уже вышел на ту самую улицу детства. Вот по леву руку Валерин двор и этот самый «Валера» даже не глянул в окно. Нет, не он. Это не он. А спустя годы и после этого, стал сомневаться. А может быть все-таки он? Ну что мне стоило присмотреться или даже вскрикнуть как сейчас – «Валера?!». А теперь я вскрикиваю и довольно часто. Конечно, это идиотская шутка. Но путь к ней был долог и мучителен. Шутки тоже плод долгих мучений.
- …тоже плод долгих мучений, - заявляю я, и на меня оборачиваются какие-то люди в очередной забегаловке. Здесь подают борщи и окрошку, а я мерно пью ледяную водку из пластикового стакашка, закусывая все благолепие пшеничной солеными огурцами, подрезанными для мелкой тарелки. Официантка, она же кассир, присматривается ко мне, как в знаменитом шукшинском фильме. Но так ничего и не вспомнила.
- Ты не местный?
- Местный?
- Жил на Таманской?
- Не жил.
- А учился в какой школе?
- Я учился в другом городе.
- А Серегу не знаешь с Розы Люксембург?
- Не знаю.
- А ты не матросил?
- Нет.
И как-то после этого потеряла ко мне всякий интерес. Ну да, вид у меня явно не местный, но и не богатый. Тут не любят американскую простоту во внешнем виде. Мужик может напялить футболку на выпирающий живот и неладно пошитые шорты на кривые полноватые ноги, но на крупном потном лице должны постоянно проблескивать золотом зубы. И так же тускло на запястье должны висеть золотые часы, показывающие не столько быстротекущее время, сколько свою непостижимую цену.
- А ты хто? – спросил у меня такой вот мужик мою подорожную.
Я не знал, что ответить. Народ тут не переносит закидонов в философскую сторону. Я молча налил ему сто. Он пить не стал, закурил мальборку и выдохнул нарочито мимо меня, но впритык.
- Ну и?..
- А шо не так? – неожиданно ответствовал я.
- Так ты шо, местный?
- Я здесь родился, но постоянно не жил.
- Так ты с разработок?
- Нет, из Ухтомска.
- А здесь хто е?
- Да нет уже никого. Я так приехал. Побродить по городу, в море искупнуться.
- Та шо то морэ! Оно погажено усе. Мы вон с Любкой у Сочи ездим, шоб хорошо покупаться. А тут шо?
- Родной город.
Он явно не понял, выдул как-то на автомате налитые мною граммы, затянулся, оглянулся и ушел не прощаясь. Так я и не выспросил его ни о чем.
Ночевать мне особенно было негде. Вернее, негде вообще. В частные гостиничные дома я не кинулся, а стемнело тут рано. В девять уже выколи глаз. Среди шумящих акаций я сидел то на одной лавке, то на другой, стараясь не попадать на глаза случайных компаний. Да, возраст уже не тот. Там верховодили темнобровые мальчики, подкатывающие на иностранных авто, и такие же девочки гомонили, не стесняясь дьявольских слов и определений. Громко смеялись, крушили бутылки, ухала музыка-бумс из колонок, резко тормозили новенькие тойотки. А я бесконечно курил и отпивал из горлышка уже вторую свою пшеничную, начиная с одиннадцати утра. Я пытался хоть по отрывкам бессмысленных разговоров наткнуться на какую-нибудь информацию сам не знаю, о ком и о чем. Наверное, это должен был быть знак, тот самый симптом вселенной, от которого уйдет пусть на короткое даже время горечь из души.
- Валера, ты шо!? – гаркнули в двух шагах от меня, но совсем на другого Валеру.
Валера достойно ответил, опять зазвенели бутылки. Какие-то девочки взвизгнули, и я вышел из тени.
- Ты шо тут!? – продолжали они орать друг на друга, пока кто-то из них не уперся локтем руки в мой живот.
- А ты шо тут? – гаркнули уже в мою сторону, нахально и бесцеремонно схватив за кусок линялой рубахи.
Я только сосредоточился, как почувствовал сладостный ветерок с запахом девичьего тела.
- Вы шо одурели? Це ж Володька! – и на щеке моей приземлился «чмок» нежных губ.
- Все хорошо! – ответил всем я, упирая на рокотание.
-Як Володька? То не он, - засомневался кто-то, продираясь ко мне поближе, но девочка, как висюлька уже обнимала меня надолго и крепко.
- Ладно, идем, - прямо в ухо напутствовал я и добавил для всех, - оставайтэсь, а мы вэрнёмся…
- Алка, ты шо, счас Артем подъедет!
Кто-то рванул ко мне сбоку, но я даже не выставил левую руку, так как нападавшего попридержали.
- Ты шо, це ж Володя! Володя ступай! Алена смотры!
В левую же руку вложили бутылочку Новороссийского пива, отдающего виноградом, и мы быстрым неровным шагом отправились по колдобинам вниз, к великой реке.
на фото знаменитые сараи во дворе Валеры и и прочия