Наш национальный по новым временам напиток обрел массу глобалистских черт. Вот и в это первое питерское воскресенье мы идем на пару с моим новым шабером-соседом по солнечному Малому проспекту на запад и щелкаем сибирские кедровые орешки в поисках прокремлевского русского паба. Но вначале пути мы узрели паб чешский. Нас приветливо встретила девица в беленьком фартучке и тут же повела к столику у окошка. Только сели, вручила огромные черно-кожаные меню с огромными же и ценами. Да, нет не огромными. А просто разгромными для устоявшейся психологии le muzhik de la Russe. Ведь за «сидеть у окошка» тоже можно выпить вовсе не лишнюю пинту, пусть даже на свежем воздухе. Свежий воздух нас с Михалычем не смущал, а орехи уже натерли и небо и горло.
- Только давай не на ступенях у входа, - порекомендовал он, и мы, свободно перешагнув через проспект с мчащимися под 80 иномарками (чужие здесь не ездят), очутились в чудном сквере, где среди гигантских выбеленных известкой деревьев не потерялись, а нашлись на лавочке рядом с юными музыкантами, мучившими одну на двоих гитарку.
Тут Михалыч во всех подробностях рассказал про свое рыбинское производство, про сотрудничество с французишками, про вредные цеха, в которых работают исключительно русские … женщины. Да много еще про что. И все это по тону напоминало мне вечную русскую песню про то, кому на Руси жить тяжело. Ничего, ничего не меняется. Двух литеров на брата нам стало мало, да и ветер студил наши виски для дальнейших изысканий на западе Петербурга.
- А где сфин-ик-сы? – вдруг поинтересовался Михалыч.
А действительно где? Мы прошли не одну линию от своей, от пятнадцатой, но видели только смелые по эстетике застройки тридцатых годов прошлого века, увенчанные глыбами матерых человечищ из камня в виде шахтеров, инженеров и теток с дынеобразными сиськами. За оградой дремал тех же примерно лет действия трамвайчик, мемориальные доски отражали свет революционных идей, а мимо неслись Мерседесы и Ауди новых «новых людей», но сфинксов не было точно. Как не было и тихого места, где можно было пожурчать водицей из внутренних накоплений, чуть печально и светло глядя на летящей облака. Михалыч оглядывался по одним параметрам, я по другим. Но солнечные директории привели нас к чайхане у самого серого моря. Удивительно, но чайхана была обозначена даже на внушительном вертикальном плане местности этой (как впоследствии оказалось) международной выставки.
- Мы по выставочным залам не пойдем, - проинформировал я Михалыча сдавленным от известного сдерживания голосом.
- Почему? – удивился он.
Я уставил палец левой руки на перетягу.
- Видишь, рекламируют цемент, бетон, шпаклевку? Все в промышленных масштабах!
- Деньги у меня есть, - запальчиво зашелся Михалыч, - но я обещал резину сыну посмотреть.
Я уважительно взял Михалыча под руку.
- Пойдем, туалет поищем…
Чайхану мы не обошли. Зайдя внутрь салона обнаружили и уютные столики, и сортирчик с другой стороны и с чистыми по-европейски внутренностями. Взяли триста грамм водки, супчик шурпу и по чебуреку никак не меньше подошвы 46-го размера. Водка была холодна, стакашки хрупко призвякнули, шурпа великолепно разбавила вкусовой оттенок, а английская речь за спиной заставила сдвинуть меня мою кепку на самый затылок и закурить. Ела английская пиздобратия какой-то прелый салатик, запивала минеральной французской водой, от которой у меня лично еще в Москве на Ленинградском вокзале случилась изжога, и квасила-квасила про very interestings places of SPb.
- Они потому и хлещут минералку, - сказал я Михалычу, - чтоб лишнего не сболтнуть.
- Верно, - сказал Михалыч, - Еще по одной?
- Давай! – кивнул ему я, перекусывая как волчара, холку нежного чебурека.